Форум

ушел, все кудато уходят рано или позно. Что бы понять, можно прочитать вот это, еще из не изданного, не обращайте на ошибки и стелистику, писалось в торопях, токмо для того чтобы потом обработать. В виде заметок. Это не то, что может открыть дверь но все же...

Приемыш Мантикоры

Дня три назад, над долиной, небольшим, но густым лесом, горой, где в одной из пещер он устроил логово, прошел дождь. Наполняя живительной влагой землю, дождь лил, не переставая несколько дней. Даже если бы он не пережидал непогоду, укрывшись в уютном и сухом логове, а бродил где-нибудь по горным тропам Дуа Нсоя, или, обследуя окрестности болот Кохт-Го, о том, что тут прошел недавно дождь, ему бы рассказала трава. Еще совсем недавно палящие лучи солнца, высушив в ней всю живительную влагу, сделали ее настолько хрупкой и ломкой, что едва к ней прикоснешься, она тут же превращалась в пыль. Но вот, напившись дождя, трава вновь вернулась к жизни. Потому-то, стоило ему только оторвать лапу от земли как примятые зеленые стебельки, выпрямлялись, уничтожая всякие следы охотника осторожно подкрадывающегося к своей жертве. Он охотился, и все говорило о том, что охота сегодня будет удачной, и на этот раз он ляжет спать сытым, с туго набитым желудком.
Почти скрывшись за горизонт дневное светило, напоминало лепешку, от которого кто-то, сильно изголодавшись, оставил самую малость. Ветер, лениво играя листвою дул в его сторону, скрывая от жертвы его запах и в то же время постоянно сообщая, чем занята неподозревающая о надвигающейся опасности дичь. Сегодня он охотился не на лесных обитателей, которыми нельзя было погасить обжигающий внутренности костер голода, а лишь на короткое время слегка притушить его. Притушить ровно на столько что бы это, жгущее желудок пламя поутихло, и не спалило его дотла. Нет, сегодня он выслеживал ПРАВИЛЬНУЮ дичь. И эта дичь не обладала таким острым слухом, какой был у оленей и ланей, чуть только что-то заподозрив убегающих прочь без оглядки. Сегодняшний ужин не был такой осторожен и пуглив. И самое главное у жертвы, что была рядом (стоило ему миновать только вон те густые колючие кусты и сделать несколько прыжков), было то, что давало ощущения сытости и умиротворенности - кровь. Если и стоило ему чего-то опасаться, так это спутников дичи. Мохнатых, похожих на волков почти с таким же, как у серых разбойников острым нюхом и слухом созданий. Но ветер в этот вечер был его союзником. И этот союзник поведал ему еще об одной не мало важной вещи - дичи было много. Так много, что после охоты он сможет неделю не показываться из уютного тихого логова. Тот же ветер с очередным дуновением принес ему еще одну весть, и не маловажную, у жертвы не было металла пропитанной СИЛОЙ. Той силой, что позволяло мечам, острым наконечникам копий и стрел пробить прочную шкуру и лишить его жизни. Для рожденного в садах Саташоша, он прожил всего ничего. С того времени как его глаза начали воспринимать краски мира, любимец дочери хозяйки Замка Шести Башен лишь трижды пил сок дерева тза-ло, потому о таком металле, он ни разу не покидавший пределы замка испытав прочность своей шкуры только колючками цветами кау-кау, знал только из рассказов матери и старшего брата. Как сказал брат, пусть так будет и дальше, а лучше всего, никогда и не ощутить причиняемой боли заговоренного металла. Но, это уже как на то будет воля Хозяйки Клубка и ее прислужниц. Решит оборвать его нить, значит так и будет. Ей подчиняются судьбы всех, где бы они рожденные не были. То ли они увидели свет здесь, то ли, как и он, впервые открыли глаза в садах Властелинов. Только, Властелины не зависели от работы Прядильщиц. Нити жизней Высших были в других руках. Хотя…
Он крался так, как учила его мать, стараясь не издать даже малейшего шума. Припадая к самой земле, стелясь над ней словно неизвестно откуда взявшееся рыжее облако. Он это делал так, как учил более опытный в этих делах старший брат, успевший побывать в чертогах Такарункасай не один раз. И не только побывать и мимоходом увидеть саму хозяйку Замка Шести Башен, но и быть удостоенным того, что она прикасалась к нему. Старший брат рассказывал об этом, щурясь от удовольствия, в который раз вспоминая, как он, припав брюхом к черным гранатовым плитам боясь, пошелохнутся, лежал возле самого обсидианового трона той, кого жители этого мира называли Сестрой Властелинов, Повелительницей Боли. А она, одной рукой играясь прядями густой гривы в другой вертела похожий на громадную жемчужину, черного от переполнявшего его содержимого камня душ - пескатукоре. Да, тогда он был совсем юным несмышленышем, которому не разрешалось покидать пределы Саташоша, и он завидовал не только тому, что брат мог бывать во внешнем мире, но и всему что тот ему рассказывал о нем.
Ветер лениво тронул гибкие ветки кустарника, от чего те слегка стеганули притаившегося в засаде охотника, заставив того невольно вздрогнуть. Они словно предлагали ему не мешкать, не упускать великого обманщика шанс и побыстрей переходить к действию. Теперь он не только улавливал запахи будущего ужина, но и видел его. Когда-то, очень давно, тут обитали только дикие звери. Между холмами, что горбатой цепью тянулись до самой реки, и опушкой леса была местность, поросшая густой травой и полевыми цветами. Тут иногда устраивал свои шумные празднества Спандбогель, сын хозяина Замка Молний, одного из Властелинов Мира серебряноволосого Близеншанда. В те времена благодаря этому весельчаку и балагуру небо над долиной часто раскрашивалось разноцветными огоньками, из которых сплетались диковинные картины. То вдруг над облаками вырастит переливающийся всеми цветами радуги замок с многочисленными шпилями, то вместо него появится сад с неведомыми и прекрасными деревьями. А бывало и так, что соперничая блеском со звездами в ночном небе вспыхивали сотканные из бесчисленных мерцающих огоньков фигуры танцоров и танцовщиц плавно двигавшихся в бесконечном танце. Но потом сюда пришли другие жители и один из младших властелинов, для своих утех нашел другое место, более безлюдное и менее обжитое. Там где раньше над травами был слышен звонкий, похожий на перелив хрустальных колокольчиков голос стройных и смешливых кампрений, теперь раздавалось фырканье бесчисленных лошадиных табунов кочевников, а позже, когда те ушли в поисках более богатых пастбищ, в долине зазвучали голоса пил и кузнечных молотов цангхилийцев строивших дома, отрезая от долины кусок за куском превращая их в пашни, сады и огороды.
Ветер в очередной раз дыхнул, под этим слабым дыханием ветки прогнулись и тут же выпрямились. Но дыхание невидимого вечного странника побеспокоило не только кустарник. Принесенный им запах был настолько сильным, будоражащим, что заставлял до боли сжиматься пустой желудок, и все громче и громче звучать трубы оркестра голода. Этот запах напрягал мышцы и без того готового к действию тела. Запах, который подстегивал, понукал перейти от ожидания к действию. Это был запах манящий сытостью. В последний раз, окинув быстрым взглядом поле, и копошившуюся на нем дичь, мирно лежавших на краю пашни похожих на волков мохнатых сторожей, дав волю переполнившей энергии, он прыгнул. И… все окутала непроглядная чернота. Поле, лес, прячущееся за горизонт, солнце, кустарник, лениво почесывающиеся волкоподобные мохначи, призывно пахнущая дичь, разноголосые звуки жизни, все это поглотила пелена тьмы. Все пропало, осталось только протяжное, похожее на январскую волчью песню завывание, что родилась где-то в глубине его самого.
Большая гривастая голова, приподнявшись, тяжело оторвалась от сложенных крест накрест передних лап. Пасть, усеянная несколькими рядами страшных острых треугольных зубов, широко раскрылась, и он беззвучно зевнул. Как и всякого кто был рожден в садах Саташоша или в самом Замке Шести Башен, темнота его не пугала. Настраиваясь, он медленно прикрыл веками глаза, и так же не торопясь, открыл их. Его зрачки, разделяющие глаза вертикальными линиями из тонких едва заметных черточек превратились в два громадных во весь глаз пятна. Окружающая тьма была очень похожа на ту что, забавляясь, любил напускать Каттивофуко. Живя в Замке Шести Башен и позже, начав странствовать во внешнем мире он не один раз испытал на себе шутки сына Такарункасай. Вот ты ничего, не подозревая, нежился под ласковыми, теплыми лучами солнца, наслаждался красками дня и вдруг, в одночасье, ни с того ни сего, все вокруг окутала пелена непроглядной тьмы. Ты недоумеваешь, оглядываешься по сторонам, пытаясь сообразить, что же случилось, а в твое тело в этот момент то с одной стороны, то с другой начинают впиваться колючки и электрические разряды заставляют подпрыгивать вверх, крутится на месте юлой, пытаясь избавиться от боли пронзающей все тело, мячом кататься по земле. Пока ты так вертишься изображая попавшую живьем на сковородку рыбу, где-то рядом, сбоку или сверху, звучал ехидный писклявый смех, в который то и дело вплетается довольное похрюкивание младшего отпрыска хозяйки Замка Шести Башен. Настороженно прощупывая темноту, он напряг зрение и слух. Но нет, о том, что где-то рядом притаился Каттивофуко, ничего не говорило. Он еще раз зевнул. Тряхнул головой и понял, что это был сон, отголосок того, что с ним было несколько месяцев назад. Измененные сновидением воспоминания о жизни на горе Ка-Ло. Всего лишь сон, а вот пустой желудок и мучавший его голод был реальностью, и очередное утробное урчание напомнило ему об этом. Он еще пребывал под сладостными чарами сновидения пусть и прерванного на самом интересном, когда еще одно протяжное «уууррр» подняло его на лапы.
Всякое выбираемое им убежище, как правило, было похоже одно на другое. Нынешняя берлога не была исключением. От скрытого от постороннего взора входа вглубь пещеры вел извилистый проход, заканчивавшийся широкой камерой в которой он мог стоять, слегка касаясь головой каменного свода. За те десять месяцев, что он тут провел, логово успело пропитаться тяжелым запахом живущего тут хищника, крупного и опасного зверя. Дополнительного аромата в этот букет запахов добавляли остатки былых пиршеств. Обрывки шкур оленей, обглоданные со следами его страшных зубов кости медведей, несколько раздробленных черепов черных львов, парочка клыкастых челюстей болотных вепрей. Здесь, в отличие от прежней жизни в окрестностях Ка-Ло он перебивался, чем мог.
Несмотря на усиливающийся голод, он неторопливо двинулся к выходу. На самой границе наполнявшей пещеру темноты и яркого дневного света остановился, прислуживаясь к доносившимся до него звукам и настороженно ловя запахи. Он, рожденный в обители Такарункасай, несмотря на свой по меркам жителей Замка Шести Башен юный возраст был грозным бойцом, но не наделенный бессмертием. Нужно было бояться не только наделенного Силой металла, и то, что не так давно пришлось покинуть богатые НАСТОЯЩЕЙ пищей угодья, было ему лишним напоминанием. Покинув сады Саташоша, он, после недолгих странствий обосновался на горе Ка-Ло. Но вместо того чтобы прислушаться к напутствиям мудрой матери, на чьей темно-рыжей шкуре было множество отметин напоминавших о приобретенном опыте, быть осторожным и не идти на поводу вечно голодного желудка. Он, как наконец-то получивший свободу глупый котенок в полный голос заявил о своем присутствии. Еще не познав чувство страха, упиваясь собственной силой, он руководствовался только одним - желанием насытится, и как можно быстрее наполнить висящий на шее еще пока что молочного цвета пескатукоре, и поэтому заставлял кровь литься бурными потоками. Некогда многолюдные поселения цангхилийцев, с его появлением превращались в вымершие поселения. Вначале люди пытались победить его при помощи оружия. Но что для него пусть и острые, но какие-то там железяки? Раскрыв зубастую пасть, издавая угрожающее рычание он смеялся, довольный тем, что не надо гоняться за пищей, а она сама пришла к нему, когда возле его пещеры появился один отряд тщедушных людишек а потом, когда те не смогли справиться с ним, появился второй более многочисленный, из несколько сот закованных в железо воинов. Он даже забавлялся, не сразу убивая их, а перед тем как пожрать, позволяя поколоть себя тем, что они называли «рыцарскими мечами». После нескольких попыток справиться с ним грубой силой цангхилийцы попытались избавиться от него при помощи магии и к пещере «чудовища», его логову, они направили колдунов. Этим гостям он был особенно рад. Еще когда те только подходили к его жилищу, он понял что силенок у этих «ведунов» едва хватает на то чтобы вызвать слабый дождик, да избавить стадо местных коров от коликов в животах, ну а про то чтобы побороться с одним из родившихся в садах Саташоша и говорить нечего. А вот на вкус, они были что надо, не такие пресные, как те, кто тягал на себе много всякого железа, и назывались «благородными». Да и пескатукаре они понравились. Вобрав их души, он хоть и совсем чуть-чуть, изменив бледно-молочный цвет на темно-серый окрас.
С каждым днем людей, а значит и пищи, становилось все меньше и меньше. Поняв, что оружием с ним не справится, да и колдовство местных волшебников оказалось против него бессильным, люди начали перебираться в более безопасные места. Ну а за теми, кто остался, стало охотиться трудней. Но все же, пусть и ставшей сильно осторожной и пуганой дичи еще хватало. Потому о том, чтобы отправится на поиски более богатых охотничьих угодий, он не задумывался. Зачем? Тут еще много еды, настолько много что ему не надо как брату тратить годы, наполняя камень душ. Он с этим правиться гораздо быстрее, а значит и быстрее опять вернется в Замок Шести Башен и получит причитающуюся ему награду.
Но сытая и привольная жизнь длилась не долго. У каждого из Властелинов Мира есть свои создания, которые в чем-то сильнее или слабее друг друга. Такова уж воля Высшего, Того, кто создал Властелинов. И видать отчаяние одного из тех, кого он привык называть пищей, было настолько сильным, и его мольбы были настолько искренни, что он привлекли внимание одного из тех, кто обитал в священных урочищах Арболании, догмикода. Будь он таким сильным как старший брат, еще неизвестно кто оказался бы сильней, этот похожий на кота увалень, чье прикосновение могло заставить гореть даже камень или он, который мог обездвижить кого угодно. Но его тело только-только начало наполнятся силой. В отличие от появившегося противника, слуги Хозяина Замка Изумрудного Дерева, прошедшего не одну схватку, боевого опыта у него не было вообще. Потому-то и пришлось ему убегать без оглядки, заполучив от догмикода шрам, навсегда изуродовавший его левый бок. И хорошо, что он отделался еще так легко. Потому что нет для арболанского котяры лучшего лакомства, как отведать хвоста, такого как он.
От этих воспоминаний, успевший зажить бок опять обжог давно забытой болью. Ощущение пережитого прикосновения огненных когтей было настолько явным, что образовавшийся в его горле спазм, готов был разродиться оглушительным ревом. Но все тот же приобретенный горький опыт, призывал к осторожности. В место того чтобы зарычать, он, тряхнув гривастой головой, насторожил уши, и раздув ноздри втянул воздух. Нет, запаха опасности чуткий нос не уловил, да и до ушей доносились звуки, говорившие, что окрестность живет своей спокойной повседневной жизнью.
Помимо голода его мучила еще и жажда. За ночь в глотке, в которой без каких-либо проблем мог спокойно скрыться годовалый кабанчик, пересохло. Ощущение сдирающего кожу песка было очень сильным, но в отличие от чувства голода эту проблему было решить легко. Для этого стоило, только спустится с горы. Туда, к источнику, который сквозь толщу камней пробил себе дорогу наверх и теперь, вытекая из-под большого серого валуна, под горой образовал небольшое прозрачное озерцо.
Опустив голову к дышащей прохладе родниковой воде, он опил ее жадно, делая большие глотки. Так, чтобы быстрее смыть избавиться от неприятного, дерущего горло ощущения. От его прикосновения по ровному водяному зеркалу пошла рябь, но это ему не помешало увидеть того, второго, кто смотрел на него снизу, из-под воды. Самого себя. Невольно залюбовавшись отражением, он, уселся на задние лапы, встряхнул головой, распушив гриву, принял гордую позу. То, что отражала вода, ему нравилось. Настолько нравилось что, довольно заурчав, он, широко разинув пасть, одарил двойника зубастой улыбкой. От такой ухмылки, даже у наихрабрейшего храбреца по спине побежали бы мурашки.
Потревоженная поверхность воды успокоилась. Родившись, от прикосновения похожего на небольшую лопату шершавого языка круговая зябь, добежав до покрытых травой берегов, умерла, и небольшое озерцо вновь превратилось в водяное зеркало. На покрытом морщинами как у старца лице (именно лице, потому что, посмотрев на его очертания, тяжело было увиденное назвать звериной мордой) сильно выделялись своим блеском яркие голубые глаза. Две широких густых дуги черных бровей. Длинный расширяющийся к низу нос. Широкий рот с очень тонкими, едва заметными губами (когда он не улыбался, как сейчас, демонстрируя миру несколько рядов острых зубов, то изо рта выглядывали лишь пара верхних клыков). Округлый подбородок. Из густой черной гривы вверх торчали два треугольных уха, способных уловить даже писк мыши, что выползла из норы возле во-о-он того холма. На мощной широкой груди, под нижней кромкой гривы поймав солнечный луч, поблескивал круглый, похожий на громадную жемчужину пескатукаре (когда камень душ станет как воронье черным от наполнивших его душ, тогда опять откроются перед ним ворота Замка Шести Башен). Две передних ноги оканчивались похожих на кошачьи лапы и, так же как и кошка, он, до поры до времени прятал в них еще одно свое грозное оружие – изогнутые как кинжалы длинные когти. Ими он мог с одного удара располосовать даже стальной панцирь, выкованный лучшими восточными оружейниками и заговоренные волшебниками-отшельниками, что живут на священной горе Дзалта. В воде не было видно ни львиного тела, укрытого короткошерстой, но прочнее любой брони рыжей шкуры. Ни пары огромных крыльев, что сейчас мирно лежали у него на спине, но в любой момент он мог их расправить и тогда солнечные лучи, отразились бы от стальных перьев мириадами «зайчиков». Не было видно в отражении и длинного изогнутого хвоста, оканчивающегося жалом скорпиона. Всего этого, маленькая заводь выбившегося из-под горы родника не могла показать, именно таким он и был, третий сын Феракоты, главной смотрящей Такуранкасай, Хозяйки Замка Шести Башен, Повелительницы Саташоша – Демона Ледяного Дыхания, сестры Властелинов этого мира, которая и сама была Властительницей. Вдруг его взгляд изменился, став обжигающе холодным. Уши уловили звук, придавший сил и без того сильному чувству голода. Отражение больше его не интересовало, он стал охотником.

Вадара Шикосо - это рай для тех, кто привык шелковистую траву заедать сочной листвой. С севера дышащим холодом ветрам путь в эту страну преграждали щекочущие брюхо облакам высокие пики Даза Катого. С запада яростные бури останавливали горы Кипсуры. С юга же, стой стороны, где на золотые пляжи мягко накатывались волны, рожденные в теплых водах Моря Спокойствия, заботливые пастухи облаков ветра, приносили сюда проливные дожди дававших влагу всему тому, что росло под ласковыми лучами южного солнца никогда не позволявшему приходить на эти земли лютой зиме. Вот в этой зеленой стране, четыре года назад и увидела свет олениха. Прошло так мало времени, но его оказалось достаточно, чтобы она из темно-пегого с желтыми пятнами олененка на тощих ножках превратилась в одну из красавиц, какими так славился ее род. Маленькую чуть вытянутую мордочку, с большими темными миндалевидными глазами венчала небольшая корона рогов. Четыре золотистых отростка говорили о том, что оленихи четыре года, не больше и не меньше. Небольшая головка сидела на красиво изогнутой шеи, вокруг которой, опоясывая по самому низу, шла широкая светло-серебряная полоса, смыкающаяся на груди оленя пятном виде девяти конечной звезды. Этих оленей местные жители испокон веков живущие в этих южных лесах так и называли – саолпа, носящие ожерелье. Ветки темно-коричневых рогов с золотистыми отростками, точеная головка, гордо изогнутая шея, прекрасные линии тела, стройные ноги, блестящая черная шкура, гордая осанка, и в довершении, будто изготовленное из чистейшего серебра ожерелье. Казалось ни у человека, ни у другого существа, ни у зверя, глядя на этих красавцев не то, что причинить, не может даже мысли возникнуть о том, чтобы сделать им что-то плохое. Но, пощипывая траву, олениха время от времени поднимала голову, настороженно вслушиваясь в звуки лесной жизни. И это говорило о том, что не так уж спокойна и безопасна жизнь одного из самых красивых существ южных лесов. Олениха проявляла осторожность не только из-за того, что из ближайших зарослей на нее может броситься леопард, или внезапно начнется преследование волчьей стаи. Нет, боялась она не этого. Случись такое, тогда бы она, отбиваясь от врагов рогами и полагаясь на быстрые ноги, смогла бы добраться берега реки. Там, на обширных пойменных лугах, где трава касалась колен, паслось ее родное стадо, а с острыми рогами самцов не спорил даже черный лев, который никому не привык уступать дорогу. В двух шагах от нее беззаботно пощипывал шелковистую сочную траву пятнистый малыш, а с ним надежда на спасение была только одна – учуять опасность еще издалека и умчаться от нее подальше. Две недели назад ей и другим ждущим приплода самкам пришлось уйти из стада, чтобы, произведя на свет оленят, вновь соединится с семьей. Благородные, должны рождаться в одиночестве – таков закон, увы, установленный не ею. Что-то насторожило олениху. Перестав кормиться, она резко вскинула голову. Ее маленькие ушки насторожились. Тревога замершей на месте матери передалась олененку, готовый в любой момент сорваться с места в галоп он, ища защиты от неизвестной опасности, прижался к ее правому боку. Видно пугающий звук повторился, самка саолпы рванулась вперед, но, сделав два-три прыжка, прервала так и не начавшийся стремительный галоп. Ее детеныш, пробежав чуть дальше, переступая на тонких ножках, то же остановился. Обернувшись, он с недоумением смотрел на мать, не понимая, почему это она только что, убегая без оглядки теперь, опять мирно щиплет траву. В зарослях на краю поляны затрещало, потревоженные ветки качнулись, и олененок увидел причину такого непонятного поведения матери. Полосатый барсук, выбравшись из лесного полумрака на свет смешно подергивая острой мордочкой принюхиваясь, замер на месте, а затем, довольно хрюкнув, затрусил к сгнившему пню. Там, в трухлявой сердцевине того, что когда-то было могучим дубом, скрывались аппетитные личинки.

Огненно-рыжая бесшумная тень, обтекающая, просачивающаяся сквозь заросли, не тревожа их. Обрывок тумана, то ли утреннего, то ли вечернего неизвестно по какой причине сохранившейся в лесу днем пробредшего способность двигаться. Тень, туман, мара, но не что-то материальное, живое – так бы о нем мог сказать любой, кому посчастливилось бы сейчас за ним наблюдать и при этом не стать пищей. Парочка оленей - молодая самка и недавно родившийся детеныш. Нет, у него не было зрения, что позволяло видеть сквозь камни или густую стену деревьев, хотя, он знал, были такие, кто и это мог делать. Вот хотя бы неповоротливый увалень ронзаролла, с которым он в детстве часто играл в Темных Гротах, мог видеть сквозь камень. А от так гордившегося своим костяным гребнем канзатта, нечего было и думать прятаться от него за деревом, все равно увидит. Нет, этого он делать не умел. Где, сколько, какая дичь и что она делает, он узнал из запаха и звука. Олени, пусть даже такие крупные как саолпа, для него еда не самая лучшая, но для того чтобы хоть как-то приглушить чувство голода подойдут и они.
Чем ближе он подбирался к жертве, тем осторожней становился его шаг. Теперь, когда до оленихи с детенышем оставалось совсем ничего, стоило только в стремительном последнем броске перемахнуть заросли колючего терновника, он не шел а, припав брюхом к земле, часто останавливаясь, превращаясь в неподвижное изваяние, медленно полз вперед. Еще один осторожный шаг, последний. Могучее тело, изогнувшись, еще больше припав брюхом к земле, напряглось, превращаясь в туго сжатую пружину. Задние лапы чуть выпрямились, приподняв заднюю часть тела. Точно так делает и кошка, перед тем как наброситься на мышь. Хвост с изогнутым гигантским скорпионьим жалом, скрутившись в спираль, туже выпрямился. Нет, на этой охоте отравленными парализующим ядом иглами он не будет. Чтобы разобраться с оленями достаточно клыков и когтей. Мощные крылья тоже не понадобятся, да и не сможет он ими воспользоваться в этих густых зарослях. Поэтому они, став дополнительным защитным панцирем, улеглись, плотно прижавшись к широкой спине. Прищурившись, его глаза превратились в две едва заметные щелочки. Он прыгнул.
Самка саколпы так и не поняла, что произошло. Его атака была стремительной. Рыжей молнией он промелькнул над терновником, который не смогла бы перепрыгнуть даже самая резвая лошадь. Детеныша он успокоил мимоходом. Один молниеносный удар лапой и он, кувыркаясь с переломанным хребтом, отлетел далеко в сторону. Лапы мягко коснулись укрытой травяным ковром земли. Пасть с тремя рядами острых как бритва зубов клацнула. Олениха дернулась в предсмертных судорогах и затихла. Из ее разорванной шеи на траву хлынул рубиновый поток крови. Едва начавшись, охота была закончена. За это время, опустившийся на цветок шмель так и не успел приступить к своей сладкой трапезе.
Ударами лап, раздробив еще неокрепшие кости, с олененком он разобрался первым, проглотив его целиком. Да и на самку ушло не так уж много времени. Несколько жадных укусов и вот в примятой траве от некогда красивого животного остались жалкие воспоминания и белеющие осколки черепа. Мучавший его голод притих. Оленины оказалось достаточно, чтобы хоть на какое-то время заставить замолчать того противного трубача, что поселился в его желудке. Пусть и не сытой, но все же еды можно было и отдохнуть в тени вон того терновника, что так хорошо послужил ему перед этим, скрыв от глаз осторожной саолпы. Оставалось сделать еще пару неторопливых шагов, и он бы, растянувшись под кустарником, предался бы сладкой кратковременной дреме. Но поднятая лапа так и не опустилась. Округлые треугольники ушей напряглись. В глазах вновь зажегся горевший не так давно огонек. Тот огонек, что четко разделяет всех существ на две категории. На тех, кто ест и на тех, кого едят. Огонек охотника, который учуял стоящую его внимания дичь.